Преступление Евгения Арама

Хочу поделиться одной своей незаконченной работой, завершить которую уже не судьба. А тема между тем небезынтересная.

«Достоевщина» вошла в мировую литературу стараниями не одного лишь Достоевского. Некоторые современники Фёдора Михайловича тоже с охотой посвящали своё внимание подвалам и выгребным ямам человеческой души.
Одним из таких литераторов был Томас Гуд (1799–1845) – поэт ныне почти забытый. 

В 1829 году он поместил в своём альманахе «The Gem» небольшую поэму «Сон Евгения Арама» – о знаменитом убийце. В своё время она заставила говорить о себе. По мнению шотландского поэта Аллана Каннингема (1784—1842), это произведение даёт Т.Гуду «высокое место в ряду поэтов, которые касаются тёмной и страшной стороны человеческой природы, и не столько ясным выражением, сколько намёком говорят о преступлениях, имя которых приводит людей в содрогание».

Сюжет поэмы основан на реальном происшествии.
В середине XVIII века Евгений Арам (по-английски, Юджин Эррем) содержал школу в городе Линн, графство Норфолк. Он был скромен, замкнут, держался поодаль от общества и смотрел угрюмо, что придавало его личности печать таинственности. К своим учительским занятиям он относился ответственно, а досуги посвящал геральдике, ботанике и филологии (от него остался сравнительный словарь кельтского, английского, еврейского, греческого и латинского языков). По праздникам и в выходные Арам имел привычку бродить за городом по безлюдным берегам реки Аузы.

Своей любовью к отшельничеству учитель подавал повод к различным толкам. И вдруг в 1759 году его арестовали по подозрению в убийстве 14-летней давности, предъявив обвинение в смерти сапожника Дэниэля Кларка.

На след убийцы помог выйти случай: в подземелье скалистого берега речки Нидд, протекающей мимо Нарсборо, был найден мужской скелет с проломленным черепом; в трупе узнали Кларка, с которым Арам находился в неприязненных отношениях. Скоро нашлись и свидетель, и даже пособник убийства. Арам был арестован в Линне и, несмотря на его блестящую защитную речь, приговорен к смертной казни через повешение.

Говорили, что после вынесения приговора он признался на исповеди духовнику в совершении преступлении. На суде предполагалось, что мотивом были корыстолюбивые побуждения, но Арам заявил, что им двигало только чувство ревности, так как, согласно его подозрениям, Кларк находился в связи с его женой.

Казнь состоялась 6 августа 1759 года. В ночь перед казнью Арам совершил неудачную попытку самоубийства. Казнённому было 54 года.

Это дело тогда взбудоражило английское общество. Согласимся, почти идеальный случай, подтверждающий неотвратимость возмездия и богословский тезис о том, что торжество справедливости заложено в плане Творца.

Первая мысль описать судьбу Евгения Арама, по-видимому, пришла к Томасу Гуду в доме Чарльза Лэмба, знаменитого в те годы журналиста. Один из английских писателей (Тальфорд) вспоминает, как адмирал Борней, участник кругосветной экспедиции капитана Кука, находясь в гостях у Лэмба, «обыкновенно рассказывал о своих школьных годах, и о школе в Линне, где был его учителем Евгений Арам. Адмирал припоминал, как кроткий наставник во время прогулки шёл рука об руку с одним из старших воспитанников и желая, вероятно, облегчить свою совесть от бремени, которого никто не подозревал, рассказывал о разных страшных убийцах». Борней «припоминал также, какой страх обуял его, тогда ещё ребёнка, когда он увидел своего учителя с цепями на руках, посаженного под стражей в карету».

Некоторые подробности поэмы говорят, что она действительно внушена этим рассказом адмирала. Вместе с тем Т.Гуд не ставил перед собой задачи создать «стихотворный протокол» дела Евгения Арама, поэтому преступление заглавного героя и личность его жертвы творчески переосмыслены.

Полагаю, что в наши дни, когда средства массовой информации периодически сообщают о преступлениях, совершённых педагогами, поэма Томаса Гуда вправе рассчитывать на наше внимание, хотя бы в историко-социологическом плане.
Мой перевод выполнен, скорее, в соавторской манере Жуковского.

СОН ЕВГЕНИЯ АРАМА

Жил в Норфолке некто Евгений Арам, – 
Учитель из города Линн.
Он книги читал, иль бродил вдоль реки,
Когда оставался один.
Скрывала какую-то тайну душа
В пустыне окрестных равнин.

Вкруг школы был старый, запущенный сад,
За нею – задумчивый пруд.
Любовь и покой снисходили в сердца
Детей, обучавшихся тут.
Казалось, что в эту обитель вовек
Ни горе, ни зло не войдут.

Однажды под вечер, окончив урок,
Арам возле школы сидел.
Вглубь сада косыми тенями полз мрак,
И ветер в листве шелестел.
Учитель как будто застыл на скамье – 
Так пристально в книгу глядел.

Хотелось, наверно, забыться ему
В вечернем саду золотом,
Но тайная мысль неотступно в глазах
Светилась недобрым огнём,
И тонкие пальцы его, чуть дрожа,
Касались листа за листом.

Но вот он захлопнул в сердцах переплёт, –
Так крепко, что звякнула медь
Застёжки, – раздумий мучительный гнёт 
Не в силах и дальше терпеть.
- «О, Господи, если бы память мою
Я мог бы вот так запереть!»

Вскочив со скамейки и стиснув виски,
Тревожно Арам зашагал.
В саду, в стороне, между тем ученик
Внимательно что-то читал.
Учитель спросил, что в руках у него.
- «Смерть Авеля», - мальчик сказал.

Учитель сел рядом и заговорил,
Потупив свой сумрачный взгляд,
О тех преступленьях, чью память в веках
Людские преданья хранят,
И гнусных убийцах, кому праотцом
Был проклятый Авеля брат.

Рассказывал он, невзирая на стон
Испуганной детской души,
О жертвах, кому отзывалось на крик
Лишь эхо в безлюдной глуши,
Чьи души безмолвно теперь вопиют
В ночной безмятежной тиши,

О муках убийц, проводящих свой век
С багровым туманом в глазах,
О том, как с полуночным боем часов
В сердца их вселяется страх
Пред Высшим судом, обличающим зло
В ниспосланных Господом снах.

- «Я знаю, поверь мне, – Арам продолжал, – 
Мне страх этот тоже знаком,
Который уж год как душа смущена
Однажды приснившимся сном:
Пригрезилось мне, что расправился я
Со слабым, больным стариком.

Мы шли вместе полем за городом. Путь
С небес озаряла луна.
Он стар был и слаб – вот и всё, в чем его
Пред мной заключалась вина.
Кругом было тихо. Мы были вдвоём,
Да третьим, знать, сам Сатана.

На этом мои старания прерываются. С концом поэмы терпеливый читатель может ознакомиться в построчном переводе М.Л.Михайлова:

«Здесь, – подумал я, – умрёт этот человек, – и я возьму его золото!»

Два внезапных удара сучковатой палкой да удар тяжёлым камнем, да рана торопливым ножом, – и дело было сделано: у ног моих лежал лишь безжизненный труп.

Лишь безжизненный труп, который не мог сделать мне зла, - а всё же я тем больше боялся его, что он лежал так смирно – было что-то в глазах у него, чего я не мог убить.

И вот, весь воздух вокруг, казалось, охватило какое-то грозное пламя, тысячи тысяч страшных глаз с укоризной глядели на меня. Я взял мёртвого за руку и окликнул его по имени.

О Боже, как я вздрогнул, взглянув на убитого! Когда я притронулся к бездыханному телу, ручьём хлынула из него кровь, – и на каждую рану его приходилось по жгучей язве у меня в мозгу!

Голова моя пылала, сердце застыло, как льдина. Окаянная, проклятая душа моя, – я это знал, - принадлежала дьяволу. Раз десять простонал я, а убитый простонал всего два раза!

И с далёких гневных небес, из самой их глубины, послышался голос – грозный голос мстящего духа: «Преступник, возьми мёртвого и скрой его от моих глаз!»

Я поднял бездушное тело и бросил его в пруд. Сонные воды были черны, как чернила, и глубь была страшная. Помни, мой милый друг, что это всё снилось мне.

С глухим плеском пошёл труп ко дну и пропал из глаз. Тут я вымыл свои кровавые руки, освежил холодной водой свою голову, - и сидел в этот вечер с детьми в школе.

Боже мой! Знать, как чисты их души, и как черна и гнусна моя душа! Я не мог повторять с ними их детские молитвы, не мог петь с ними вечерние гимны. Я был словно могильный дьявол между светлыми херувимами.

Мир пошёл вслед за каждым из них, и постлал им спокойное изголовье. Ужас был моим грозным приспешником, он светил мне в постель, он поднимал в полночь занавеси вокруг неё окровавленными пальцами!

Всю ночь лежал я в агонии, в тёмной и страшной муке. Я не смел сомкнуть воспалённых глаз и с ужасом ждал сна. Одна страшная мысль постоянно терзала меня, сильней и сильней билось моё сердце искушением, неустанно звавшим меня пойти и посмотреть на мёртвого в его могиле.

Я встал с постели, как только просветлело небо, диким взглядом отыскал чёрный проклятый пруд и увидел мёртвого, потому что ложе предательского пруда высохло.

Весело вспорхнул жаворонок, отряхая капли росы со своих крыльев. Но я не замечал его утреннего полёта, я не слыхал его песни: я опять согнулся под страшной ношей.

Чуть дыша от поспешности, словно спасаясь от погони, поднял я его и побежал. Не было времени вырыть могилу, рассвет уже наступал: в глухом лесу схоронил я убитого под ворохом листьев.

И весь этот день читал я в школе, но мысли мои были в ином месте. Только что кончилась моя утренняя служба, я тайком прошёл туда. Сильный ветер разметал листья, и труп опять был на виду.

Тут я ударился лицом оземь и впервые начал плакать: узнал я тогда, что тайна моя такова, что земля отказывается сокрыть её – и земля, и море, будь оно бездонной глубины.

Так хочет грозный дух мщения, пока кровь не уплатится кровью! Ах, будь он зарыт в подземелье и завален камнями, и пусть годы источат его тело, – люди всё равно увидят его кости!

Этот рассказ приводит в ужас ученика.
И в ту же ночь, – заключает поэт, – в то время, когда глаза учеников смежил мирный сон, из города Линна выходили два стражника с суровыми лицами, и между ними шёл Евгений Арам с кандалами на руках.

P.S. Позднее Бульвер-Литтон сделал Евгения Арама героем одного из самых популярных своих романов ("Евгений Арам", 1860).